  |
 |
Прочитано: 85% |
«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки
|
|
Прочитано: 85% |
Старец вдруг упал на колени и сунулся головой в землю. - Дедушка, что с вами? - испуганно воскликнула Марина. - Вам плохо?
- Это я, детушки, поклонился вашим безвинным страданиям. Теперь идите и не оглядывайтесь. Господь с вами, бедные вы мои мученики!
- Прощайте, отец Нектарий, - сказал Сын Вождя и решительно взял Марину за руку. - Пойдемте, Марина, уже поздно, нам и в самом деле пора возвращаться.
Они пошли по дороге вдоль ущелья. Через несколько десятков шагов дорога стала заворачивать за скалу, и тут Марина не удержалась и оглянулась, и оглянувшись - ахнула:
- Где же он? Куда пропал дедушка?
Обернулся и Сын Вождя. Позади них далеко был виден узкий край пропасти с вьющейся под отвесной скалой тропой. Не было ни облака над ущельем, ни висячего мостика через пропасть, ни чудесного старца. Только голые серые скалы, узкий синий провал и пустая тропа.
- Наваждение какое-то... - прошептал Сын Вождя. - Куда же могли подеваться странный старик и мост? Вы что-нибудь понимаете, Марина?
- Нет.
- Чудеса...
- Совсем не чудеса, а мракобесие какое-то!
Они, растерянные, долго молча шли по тропе, постепенно спускавшейся вниз, к поросшим лесом холмам. Вскоре они прошли вдоль селенья, потом поднялись на холм и вошли под сень высоких дубов.
- Давайте отдохнем немного, - попросил Сын Вождя. - У меня голова что-то кружится.
- Это вам голову напекло. Возьмите мою тюбетейку. Надо мне было раньше догадаться вам ее отдать.
- А вы?
- Да я не боюсь солнца, я привычная! Они присели под кряжистым невысоким дубом, в густой кружевной тени. Сын Вождя так устал, что уснул, как только прислонился спиной к шершавой коре дуба.
- Ау! Проснитесь! - услышал он сквозь сон.
Он открыл глаза.
- Надо же, я, кажется, уснул.
- Да вы не больше пятнадцати минут дремали. У вас, когда вы спите, лицо совсем детское.
Он ничего на это не ответил - не знал что отвечать.
- Вы на меня не сердитесь? - спросила Марина. - За что?
- За то, что я вас в такое далекое путешествие увела. Если бы я знала, в каком вы положении находитесь, я бы никогда этого не сделала.
- Марина, вы жестокий человек.
- Это почему?
- Потому, что это была прекрасная прогулка. Это был самый свободный и самый счастливый день в моей жизни. Мы с вами пойдем еще когда-нибудь в горы? - Ну, я думаю, теперь это не скоро будет...
- Мы что, больше не будем с вами встречаться? - спросил он упавшим голосом.
- А это уж как вы пожелаете! - засмеялась она, и тут же добавила, посерьезнев: - На людях встречаться опасно, ведь за вами все время приглядывают. Гаврилов и другие... Но я верю, что очень скоро все у вас наладится: ведь про вас знают в Кремле, знает Он! А Он - не ошибается.
- Я тоже в это верю, Марина. Поэтому и не хочу терять вас.
Марина нахмурилась и молчала. - Что же вы молчите, Марина?
- Вы странный и неожиданный человек. Но вы такой простодушный, что с вами только откровенно и можно говорить. И я вам скажу прямо: я тоже хочу с вами дружить. Знаете что? Рисковать мы не будем и за ворота санатория вдвоем больше выходить не будем. Но я вот что придумала. Моя комната в доме для обслуги на первом этаже, в самом конце коридора, а перед нею - душевая. Я покажу вам мое окно, и вы как-нибудь придете ко мне поздно вечером, когда все уже спят, и мы с вами посидим вдвоем, поговорим. - Сегодня?
- Какой вы скорый! Конечно, нет. Надо выждать и поглядеть, как будет вести себя Гаврилов. Если все обойдется, то я вам в столовой знак подам: забуду вам десерт принести! Вы и поймете, что я вас вечером жду в гости. Договорились? И еще один знак: я поставлю лампу на стол перед окном. На лампе зеленый абажур. Если она будет гореть - значит все в порядке, я одна. Вы увидите, подойдете к окну и постучите.
- Хорошо, я все понял.
Ему вдруг понадобилось справить малую нужду. Он постеснялся-постеснялся, но в конце концов просто извинился и отошел дальше в чащу, где были кусты. Он сделал свои дела и, идя обратно к Марине, и не доходя до нее с пяток шагов, вдруг остановился. Он увидел ежа с большими ушами. Тот медленно двигался в редкой траве, не замечая человека. - Марина! Мариночка! Смотрите, кого я нашел! - Опять гриб?
- Нет, не гриб, а гораздо интересней! Здесь ходит живой ежик! Идите же скорей сюда, пока он не убежал и не свернулся!
Марина подошла к нему и поглядела на ежа, копошившегося в траве и не собиравшегося сворачиваться.
- Ах ты, бедняга! - сокрушенно проговорила Марина, садясь на корточки и разглядывая ежика. - Что ж это с тобой приключилось, а?
- Почему вы так говорите, Марина? Разве с ним не все в порядке? Смотрите, какой он толстенький и ушастенький.
- Он - больной. Здоровые ежи никогда не выходят днем. Это он умирать вышел на свет. А большие уши - это порода такая, кавказская.
- Боже мой, как жаль беднягу! А мы не можем взять его с собой и попробовать вылечить?
- Если бы у него была рана, то можно было бы попробовать, но у него явно какая-то внутренняя болезнь. Нет, отсюда уносить его нельзя: в лесу он еще может найти какую-нибудь лекарственную траву и вылечиться. Оставим его так.
Она поднялась и поглядела на часы.
- Ой, а время-то как летит! Нам надо изо всех сил спешить, чтобы попасть хотя бы к ужину, а то ваш Гаврилов и в самом деле поднимет переполох.
Они отошли от несчастного ежика, Сын Вождя подхватил кошелку, и они быстрым шагом заспешили вниз по горной тропе.
Меньше чем через час они вышли к реке, Марина узнала знакомые места, и вскоре они уже разглядели в зарослях ежевики угол кирпичной стены санатория.
- Мы войдем в парк через пролом в стене, и там вы подождете меня. Я сбегаю домой и принесу вам какую-нибудь книгу. Я сейчас всего Толстого перечитываю, у меня такой личный план на лето. Вы "Войну и мир" давно читали? - Совсем не читал.
- Правда? Ну, вот эту книгу я вам и принесу. Вы сядете на скамейку и притворитесь, что уже давно сидите и читаете.
- Если меня начали искать, то все аллеи уже давно обшарили.
- Тогда вы спрячьтесь где-нибудь в кустах и сделаете вид, что уснули за книгой и проспали несколько часов.
- Ну, и что они обо мне подумают?
- Пусть думают, что хотят! Лежал на травке, уснул - ничего не видел, никого не слышал.
- Не хочется лгать, притворяться... И почему это мы с вами, Марина, заранее предполагаем худшее? А вдруг Гаврилов сегодня уезжал в город - он часто туда ездит, и вообще не заметил моего отсутствия? Бывают же чудеса! - Я за вас так боюсь, что не верю ни в какие чудеса!
- А встреча с отцом Нектарием - разве это не чудо?
- Молчите, молчите, молчите! Не было никакого отца Нектария! - Как это "не было"? А что же тогда было?
- Не знаю. Может, гипноз какой-то...
- Я вас, Марина, не гипнотизировал.
- А я вам русским языком говорю - не было никакого старца! Прошел мимо вас какой-то старик-абхазец, пастух какой-нибудь, а вам потом напекло голову, вот и приснилась чепуха.
- И как старец перевел нас через пропасть по воздуху - тоже приснилось?
- Не по воздуху, а по висячему мостику из дощечек. Там еще сбоку были веревочные ограждения. Никто по воздуху не ходит.
- Ну, да! А потом, когда мы оглянулись, никакого мостика через пропасть не было, и старец пропал. - Он за скалу зашел.
- Некуда там было заходить, там была сплошная отвесная скала над дорогой. Мы, конечно, можем никому не говорить об этой встрече, но зачем же нам самим себя обманывать?
- Потому, что это все религиозный дурман и ничего больше!
- А почему тогда вы так нервничаете?
- Потому!
Они оба замолчали.
- Марина, мы что - поссорились с вами? - Да.
- Ну так давайте помиримся. Я виноват, простите меня.
- В чем вы-то виноваты?
- В том, что огорчил вас и заставил гневаться на меня.
- Ох, ну вы же и чудак! Он же еще и виноват! Ладно - давайте вашу руку, будем мириться.
Она повернулась к нему и на ходу подала руку.
- И теперь мы помирились? - спросил он, осторожно пожимая ее руку. - Помирились.
Помолчав, Марина вдруг остановилась, глубоко вздохнула и сказала:
- Слушайте меня внимательно. Я и раньше слышала, что высоко в горах живут какие-то таинственные старцы- отшельники. Их выслеживают, их ловят милиция и солдаты, но до сих пор никого не поймали. Теперь-то я знаю, почему с ними никак не могут покончить! И вот нам с вами только того и не хватало, чтобы вас связали с этими контрреволюционными старцами. Вы, пожалуйста, слушайтесь меня! Я так за вас боюсь, так боюсь... Ведь вы наивны и беспомощны как ребенок.
- Я буду слушаться, Марина.
- Не было старца?
- Не было никакого старца. Я просто перегрелся на солнце.
- Вот и ладно.
И они пошли дальше.
По совсем уже узкой, давно нехоженой тропке, заросшей с обеих сторон высокой колючей ежевикой, они подошли к санаторию со стороны реки. Пробравшись через заросли, они вскоре действительно увидели пролом в стене. Марина подкралась к пролому сбоку и осторожно заглянула в него. Там лежала груда кирпичей, и стоял низкий деревянный ящик со следами цементного раствора, но рядом никого не было. Она поманила за собой Сына Вождя, они прошли в пролом и оказались в заросшем уголке парка между оранжереей и баней.
- Обождите меня здесь, хорошо? - прошептала Марина и нырнула в кусты.
Сын Вождя сел на траву возле нагревшейся за день кирпичной стены и прислонился к ней спиной. У него гудели ноги, ломило виски, а перед закрытыми глазами все время возникали и таяли ослепительно яркие синие круги. Он почти задремал, когда вернувшаяся Марина тронула его за плечо.
- Вот вам Толстой, - сказала она шепотом, протягивая ему, обернутую в газету толстую книгу, - и до свиданья.
- До ужина? - спросил Сын Вождя, принимая книгу.
- Нет, я ведь выходная - я дома буду ужинать. А завтра увидимся в столовой. Прощайте пока!
Она протянула ему руку, и он осторожно поцеловал ее.
Марина усмехнулась, провела рукой по его волосам, потом обняла и поцеловала прямо в губы. Он закрыл глаза и услышал:
- До завтра, Георгий!
Он стоял, пошатываясь, с закрытыми глазами, а когда открыл их - Марины возле уже не было, только покачивалась тронутая ею ветка олеандра с розовыми цветами. Ядовитыми, вспомнилось ему.
Подождав еще несколько минут, он стал пробираться в цивилизованную часть парка. Найдя укромную полянку в цветнике, лег на траву, положил перед собой раскрытую посередине книгу, и попытался читать. Но слова путались, а по странице плавали все те же синие круги. Он опустил голову на книгу и заснул.
Проснулся он от негромкого оклика:
- Голубчик, ай-ай-яй, да что же вы со мной делаете? Я с ног сбился, разыскивая вас! Где это вы пропадали весь день, хотел бы я знать?
Над ним стоял Гаврилов. Сын Вождя сел, и Гаврилов увидел книгу.
- Зачитались, что ли, и уснули?
- Да, уснул... - И не слышали, как я вас звал? - Нет. Я крепко сплю, вы сами знаете. - Ну-ну. А что это вы читаете? - "Войну и мир" Толстого.
- Позвольте взглянуть? Да, такой книгой можно зачитаться. Неплохая книжица. Вы знаете, что наш великий Вождь высоко ценил Толстого?
Гаврилов лукавил. Он прекрасно знал, что Сын Вождя не мог прежде читать ни самого Толстого, ни высказываний Вождя о Толстом: по собственному его распоряжению Сыну Вождя в библиотеке милицейской школы выдавали одну только зарубежную классику.
- И что же, - продолжал Гаврилов, - вы так вот весь день лежали тут и читали?
- Да.
- Гм... И хорошо вам читалось на голодный желудок?
- Вы знаете, товарищ Гаврилов, у меня ведь не было хороших русских книг. А в этой книге где-то сказано, что не хлебом единым жив человек.
Почему-то Сын Вождя решил, что Гаврилов навряд ли знает, есть подобные слова в "Войне и мире" или нет, а проверять уж точно не станет. Так и вышло.
- А, бросьте! Это все толстовские штучки! Были, были глубокие заблуждения у великого классика... А вы, однако, изрядно обгорели на солнце!
- Да, я позагорал немного.
- Ничего себе немного, нос красный как у пьяницы. Теперь облупится - девушки любить не станут. Шучу, шучу.... А это вы где взяли? - Гаврилов поднял с травы тюбетейку Марины. - Это... Это не моя вещь...
- Нашли, что ли? Не следует надевать чужие головные уборы, можно педикулез подцепить. - Что подцепить?
- Педикулез. Вошек. Не в нашем санатории, конечно. Надо будет отдать эту шапочку дежурной в главном корпусе, пусть вернет хозяину. - Он задумчиво разглядывал тюбетейку, вертя ее на указательном пальце. - А вообще надо бы вам барышню подобрать, чтобы... ну, приглядывала за вами. Не местную, конечно, а товарища надежного, проверенного, ответственного.
- Не надо мне никаких барышень!
- Да не смотрите вы на меня волком! Все мы люди, все человеки... Да и не наше это с вами дело - решать такие вопросы. Еще только незаконных внуков Вождя не хватало...
- Да как вы смеете!
- Тихо! Экий вы стали ершистый, неуправляемый какой-то... Не рано ли? Ну, ладно, поднимайтесь. На ужин пора идти.
Они успели к ужину. Сын Вождя, сам себе удивляясь, съел свою порцию с большим аппетитом и даже попросил добавки, чего прежде с ним не бывало. Кажется, Гаврилов ему поверил, что он теперь наверстывает пропущенные обед и завтрак, и одобрительно улыбался. А потом Сын Вождя и вовсе успокоился: Гаврилов вдруг, между прочим, сказал, что сам он обедал сегодня в городе и только под вечер узнал, что Сын Вождя не явился в столовую.
- Вы уж меня предупреждайте, если не хотите идти на обед: как-никак я отвечаю за ваше здоровье. За всем контроль нужен, а за здоровьем - особенно!
- Ах, да, конечно, я должен был вас предупредить. Но я ведь и сам не думал, что зачитаюсь и забуду про обед. Простите великодушно. - Ничего, ничего, бывает.
После ужина Сын Вождя пошел в их с Гавриловым домик, лег спать и сразу же крепко уснул, и спал всю ночь крепко, без сновидений.
Он видел Марину каждый день в столовой, но она, подавая им с Гавриловым завтраки, обеды и ужины, совсем не поднимала глаз. Он томился и ждал. Он даже читать не мог и так и не заглянул в Маринину книгу. На пляж он теперь ходил один, так решительно настояв на этом, что Гаврилов даже не стал с ним спорить. Но Марина на пляже почему-то ни разу за эти дни не появилась.
Наконец, почти через неделю после их прогулки в горы, когда Сын Вождя уже почти и надеяться перестал, она за обедом поставила перед Гавриловым компот, и вдруг тихо ойкнула и сказала виновато:
- Извините, я сейчас второй десерт принесу!
Вечером Сын Вождя дождался, пока в санатории все затихло. Он тихонько поднялся с кровати, оделся в темноте и осторожно приоткрыл дверь своей комнаты. В домике было тихо, из комнаты Гаврилова не доносилось никаких звуков. Он еще немного постоял, послушал, а потом быстро прошел через темную гостиную и вышел в темноту.
Он прошел мимо высоких розовых кустов, углубился в парк и вскоре нашел темную аллейку, которая вела к двухэтажному зданию, где жил обслуживающий персонал санатория: женщины на первом этаже, мужчины на втором, а внизу сидела дежурная и не пускала посторонних. Так сказала Марина.
Ему повезло, на аллее он никого не встретил и к дому подошел незамеченным. Тут он нырнул в кусты, чтобы избежать случайного столкновения с каким-нибудь запоздавшим работником санатория. В окнах дома не было света, кроме одного окошка - самого последнего в первом этаже. Под стеной дома росли вездесущие олеандры. Он остановился напротив окна и стал смотреть на него сквозь просвет в кустах. Розовые цветы светились в темноте и пахли еще сильнее, чем днем.
Окно было открыто, и ветерок с моря временами отдувал легкую, кисейную на вид, но скорее всего марлевую занавеску, и тогда он видел почти всю комнатку Марины. Она была обставлена очень просто. Напротив окна, рядом с закрытой дверью, располагался шкаф, занимая всю оставшуюся часть стены. Его дверца была приоткрыта, за нею виднелась какая-то одежда и край знакомого голубого сарафана. Перед окном стоял стол с лампой под зеленым стеклянным абажуром. Лампа была зажжена. Сбоку виднелась простая железная кровать, застеленная чем-то белым, а на плоской подушке лежала раскрытая книга. Самой Марины в комнате не было, и Сын Вождя стал ждать, когда она появится.
И вот она вошла. На ней был пестрый халатик с короткими рукавами. Она взяла книгу с подушки, переложила ее на стол, присела к нему и, подперев голову руками, принялась читать.
Он глядел на нее и не двигался с места. Время от времени Марина поднимала глаза от книги и смотрела в темный сад - прямо туда, где стоял Сын Вождя. Так прошло с полчаса, не меньше, а он все никак не решался выйти из тени кустов и подойти к окну. Какая-то смутная тревога мешала ему это сделать, будто кто-то неслышно приказывал ему стоять и не двигаться. Он уже хотел прогнать эту тревогу, отмахнуться от нее и сделать первый шаг. Достаточно было один раз шагнуть к освещенному окну, а потом, он это знал совершенно точно, все в их жизни решала бы уже Марина. Но для этого нужно было перейти какую-то незримую преграду, стоявшую между ним и этим тихим освещенным окном - с Мариной, читающей книгу. В нем почему-то росли беспокойство и страх, а лицо Марины оставалось безмятежным, и ее губы чуть-чуть улыбались. Вдруг, повинуясь какому-то внутреннему указанию, он медленно повернул голову вправо: там, в таких же кустах олеандра, растущих по другую сторону дорожки, он увидел неподвижную человеческую фигуру. Вместо лица было едва различимое серое пятно, но по очертаниям головы и плеч он понял, что это - Гаврилов. Сын Вождя закрыл глаза и вдруг отчаянно понадеялся, что, когда он вновь их откроет, Гаврилов исчезнет, и окажется, что это была только тень от кустов, а Гаврилов ему померещился. Он открыл глаза, но тот не исчез.
Он понял, что теперь он должен уйти, и уйти так, чтобы Гаврилов его не заметил. Потом он будет бороться за Марину, он всех убедит, умолит, он постарается вырвать у них право на счастье, на жизнь... Но сегодня он даже не услышит ее голоса, иначе Гаврилов может причинить какой-нибудь вред Марине. Осторожно переставляя ноги, боясь шумно ступить или задеть ветку, он попятился от окна вглубь кустов, так и не отводя глаз от окна и спокойного лица Марины, склоненного над книгой. Потом он отвернулся и скорым шагом пошел прочь.
К их с Гавриловым домику он шел по газонам, прячась за кустами и деревьями, обходя освещенные ночными фонарями крупные дорожки, опасаясь сообщников Гаврилова. Там, где блестели глянцевитые листья рододендронов, ему мерещились кожаные куртки. Возле их домика никого не было, по крайней мере, он никого не заметил. Он прошел через пустую гостиную в свою комнату, не раздеваясь, бросился на кровать и, как это ни странно, почему-то мгновенно уснул.
Утром его разбудил Гаврилов. Он взял с тумбочки книгу и спросил:
- Ну что, добили графа Толстого?
Сын Вождя не ответил, делая вид, что еще не совсем проснулся. Он почти ненавидел Гаврилова, но лгать все равно не хотелось.
- Идемте на завтрак! Потом о Толстом поговорим...
Завтрак подавала сменщица Марины. Сын Вождя этому даже был рад - как бы он смотрел в глаза Марине? Он ведь не мог ей ничего объяснить!
После завтрака Гаврилов объявил, что ночью пришла телефонограмма: им приказано срочно возвращаться в Москву, там на его счет принято какое-то важное решение. - А книжку Толстого отдайте дежурной, она ее вернет в библиотеку санатория, - бросил ему Гаврилов, вставая из-за стола. - Кстати, это у вас не "Война и мир", а "Воскресенье". Впрочем, это не важно. Ну, идемте собираться, через полчаса за нами прибудет машина.
Когда Сын Вождя укладывал в чемодан свои серые брюки из холстинки, в которых ходил на прогулку с Мариной, он услышал глухой стук: из кармана брюк на пол выпал круглый белый голыш, тот самый, за которым они с Мариной ныряли в море.
У ворот санатория "эмку", приехавшую за ними, чтобы везти их с Гавриловым на вокзал, задержал дежурный: шофер "эмки" должны был свернуть в боковую аллею, чтобы пропустить въезжавший в ворота странный крытый фургон без окон.
В Москве на перроне их встречали "кожаные куртки" в защитной форме. Гаврилов куда-то мгновенно исчез, и Сын Вождя никогда уже больше его не встречал. Сына Вождя взяли под руки и быстро провели куда-то за здание вокзала. Там в закутке стоял точно такой же фургон без окон, какой встретился им в воротах санатория. Сзади фургона открылась дверь, и Сыну Вождя было приказано залезть в него по короткой железной лесенке. Внутри фургон был перегорожен решеткой. Его завели за решетку и велели сесть на скамью, а потом с лязгом закрыли за ним дверь из толстых железных прутьев. Перед решеткой двое охранников с винтовками уселись на скамейки. Машина тронулась и повезла его на Лубянку. Потом он узнал, что такой фургон зовется "черным вороном" или "воронком", и теперь в таких "воронках" возят арестованных.
Не было ни суда, ни допросов - ничего. Его просто отвезли в Казань и поместили в специальную психиатрическую больницу закрытого типа. А белый камушек так и остался у него, и ему удалось его сохранить: при обысках он прятал его во рту.
Двадцать лет спустя его выпустили и поселили в этой самой ленинградской однокомнатной квартире, из которой он так ловко сумел сегодня уйти, чтобы отпраздновать свой ДЕНЬ СВОБОДЫ.
Уже стемнело, и метель улеглась. Сын Вождя поглядел в последний раз на белый камень, уложил его в спичечный коробок, коробок аккуратно завернул в носовой платок и опустил на дно кармана. Пора было возвращаться домой. Он извлек из-под скамьи свою авоську с кефиром и сметаной, папиросами и докторской колбасой, поднялся, потоптался и побрел по глубокому гладкому снегу к дорожке. Его следов, оставленных когда он шел к скамье, уже не было видно - метель успела все замести. .....
ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА. 21 января 2002 года я гостила на даче под Петербургом у своих старинных друзей, отмечавших серебряную свадьбу. Большинство гостей было мне раньше не знакомо, так что имен я не запомнила, но общество подобралось смешанное и любопытное. После соответствующих юбилею тостов и первой атаки на закуски, разговор, как водится, зашел о мировых и российских проблемах, и с этих рельс уже не сходил до конца вечера.
Кто-то вспомнил, что сегодня день смерти В. Ленина. Естественно, заговорили о том, как же теперь следует поступить с мумией вождя?
- Сжечь, пепел забить в пушку и выстрелить в сторону Запада! - заявила Хозяйка дома.
- Благодарствуйте, хозяюшка, - сказал Гость-эмигрант, приехавший из Парижа погостить на исторической родине, - за какие же это грехи вы хотите посыпать наши головы таким отвратительным пеплом?
- Оттуда, с вашего Запада, к нам пришла эта зараза. - Значит, иммунитет был плохой... Еще один гость высказал свою точку зрения.
- Эта высохшая мумия, - сказал он, - предмет поклонения коммунистов, их святыня, а чужие святыни следует уважать.
- Святыня?! - взвилась Хозяйка. - Сейчас полно сатанистских сект: так что же, прикажете уважать их святыни тоже? Какие-нибудь рога и копыта? Другой гость спросил:
- А почему, собственно, вы отказываете Ленину в православном погребении? Все-таки он, надо полагать, крещеный.
Но Хозяйка была непреклонна:
- Недостоин он христианского погребения! А что он крещеный - так это ему не во спасение, а в погибель. Он отступник от Бога, враг Церкви и умер без покаяния. Он не был отпет, а неотпетых хоронили, как известно, за оградой.
- Ну, вот пусть его под кремлевской стеной и похоронят. Там уже много их лежит, неотпетых. Это кто-то в свое время славно придумал - вождей революции хоронить за оградой святого Кремля, - сказал Хозяин.
- А вы знаете, Ленин, вполне возможно, и отпет, - вступил в разговор Гость из Москвы. - Отпет заочно. Есть такой православный обряд: если усопшего по какой-то причине не смогли отпеть в церкви - его отпевают заочно, а потом относят освященную горсть земли на его могилу. Так вот, вполне возможно, что Ленин был отпет таким образом. Мне под большим секретом когда-то рассказал об этом бывший сотрудник специального института, занимавшегося мумией В. И. Ленина.
- В России теперь нет запретных тем, а в нашем доме и прежде никогда не бывало, так что извольте нам все рассказать, - потребовала Хозяйка, - тем более, что у нас сегодня гости из Берлина, из Парижа - им это будет очень интересно.
- Пожалуй, расскажу, хозяюшка, благо история не очень длинная, - согласился Гость из Москвы. - Я уж позабыл, как назывался этот институт, кажется имени академика Бориса Збарского, который бальзамировал тело Ленина. Помню только, что, по словам моего знакомого, сотрудники этого странного института вверенный их попечению объект именовали "Копчушкой". А история заочного христианского отпевания Владимира Ильича Ленина такова. В конце восьмидесятых годов, как раз 21-ого января, в институт позвонили из охраны мавзолея и объявили, что у них там произошла диверсия: какой-то старик, терпеливо отстояв очередь, вошел в усыпальницу вождя и, проходя мимо мумии, вдруг размахнулся и бросил на стекло саркофага горсть земли. Старика арестовали и увезли на Лубянку, а сотрудникам института было приказано саркофаг Копчушки обследовать на предмет каких-либо повреждений. Обследовали, изменений не нашли, а что нужно протерли и пропылесосили, и на этом все успокоилось. Потом до моего знакомого дошло, что безумный старик, совершив свою странную акцию, в тот же день скончался от инфаркта, но перед смертью будто бы успел сказать, что он - незаконный сын Ленина, а земля, которую он бросил на гроб своего отца, - освященная. Он получил ее в церкви, где заказал заочное отпевание усопшего. Старик скончался, виновных не нашли, дело закрыли. Но с этого момента странные дела начались в Мавзолее. Копчушка, который и без того доставлял немало хлопот советской науке бальзамирования, вдруг начал неотвратимо разлагаться прямо на глазах и скоро рассыпался в прах. Этот прах потихоньку где-то закопали, а в мавзолее для успокоения упорных ленинцев демонстрируют с той поры мастерски выполненную восковую куклу. Не знаю, можно ли верить этой истории, но мне бы хотелось. - Мне тоже, - сказала я. - Только, если все так и было, как вы говорите, то случилось это не 21-ого января, а 22-ого - на другой день после годовщины смерти Вождя. - Почему вы так думаете? - Да так уж... Я даже знаю, что в тот день была метель. - Больше вслух я ничего не сказала, а про себя подумала: "Так значит, он простил". Историю Сына Вождя мне поведал когда-то под большим секретом знакомый художник, но рассказывать такую длинную и печальную повесть в тот вечер мне не хотелось.
Вернувшись из Петербурга в Берлин, я разыскала в своем архиве тонкую пачку папиросной бумаги, перечла уже почти забытую повесть о Сыне Вождя, отпечатанную без интервалов на "Эрике", перенесла ее в компьютер и закончила.
Ленинград, 1975 и Берлин, 2002.
??
??
??
??
Юлия Вознесенская. Сын Вождя или День Свободы
1
1